Родные дали
Немного в России найдётся деревень с памятником царю, а в Чернецове, в ограде церкви, стоял памятник Александру Второму. Из краеведческих же розысков известно, что в Чернецове устраивались до революции сельскохозяйственные выставки с вручением премий крестьянам то за лучшего жеребца (здесь любили держать не только рабочих лошадей, но и выездных рысаков), то за плоды овощеводства на мелиорированных землях.
Чернецово, бывшее центром одноимённой волости, никогда не принадлежало помещикам Жуковским, появившимся здесь примерно в 1820 году. Здесь жили когда-то путно –панцирные бояре, переведённые позже в сословие государственных крестьян. Они не знали крепостного права и в первые годы после появления здесь (в Канашове, в 500-х метрах от Чернецова) помещичьего имения всячески отстаивали свои права на землю, доходили со своими жалобами до царя. Были по недостатку земель и переселения в Сибирь, в Тобольскую губернию, что тоже говорит о жизненной энергии предков.
Можно, пожалуй, сказать, что с помещиками Жуковскими чернецовцам в конечном счёте повезло. Первоначальные трения в связи с разделом земель прошли, а последний хозяин дворянской усадьбы «Канашово» А.Е.Жуковский был человеком дела, государственником, руководил Невельской уездной земской управой, имение «Канашово» было окружено при нём возделанными полями. Жуковскими не построено у нас всё, как иногда говорят, – школа, церковь, но культура хозяйствования А.Е. Жуковского, его очевидный консервативный патриотизм, несомненно, способствовали общему развитию общественной жизни в Чернецовском крае.
Таким образом, первым мотивом к организации Музея стало желание сохранить воспоминания о некогда знатной деревне и её людях, в том числе – о дворянской усадьбе Жуковских.
Между тем, до открытия Музея прошло ещё семь лет. В эти годы произошли коренные перемены в жизни страны. Перестал существовать Советский Союз. Было трудно в это поверить и принять такие перемены, но появились и некоторые просветы - надежды изменить к лучшему жизнь на самой земле, в деревне.
Осуществляя в советское время европейский цивилизационный проект с его идеей прогресса, предполагающей вечный переход «от низшего к высшему», мы всё время «вытаскивали» деревню из этого «низшего». Наша деревня всё время куда-то «ехала» – то к одному, то к другому «светлому будущему». Так и разъехалась. В годы земельной реформы 90-х годов у нас была возможность вернуться к своему природному наследию, к данному нам варианту природы.
Автор этих строк очень поверил тогда в идею возрождения деревни на новых, хорошо забытых основах – на развитии крестьянских хозяйств, более свободном, хуторском расселении, на ожиданиях такого культурного ландшафта деревни, который появится на основе совместного творчества природы и человека, на развитии сельского образа жизни. Теперь можно сказать, что всё это было слишком романтическими мечтами: деревней, как оказалось, ни тогда, ни теперь никто у нас заниматься не думает.
Приложение к деревне теории прогресса сформировало культ городского образа жизни и привело к массовому переселению людей в города. Теперь надо прокормить город, торжествующий окончательную (?) победу над деревней. И проще всего это сделать путём строительства мегакоровников и мегасвинарников. О них и говорят у нас теперь всегда, когда заходит речь о сельской местности. О сельском, соприродном образе жизни уже не вспоминают, хотя сами горожане на каком-то генетическом уровне о нём ещё помнят – недаром появилось выражение «Хорошо иметь домик в деревне».
В Музее представлены материалы по истории Чернецовской церкви – красивейшего храма Полоцкой епархии, дворянской усадьбы Жуковских «Канашово», судьбе односельчан – участников Великой Отечественной войны, о пейзажном разнообразии урочищ Поозерья, соединены в единое целое история и природное наследие края.
Своеобразие Чернецовского края состояло в том, что Чернецовская и Гультяёвская волости (Истецкое войтовство) в Невельском уезде, так же, как Езерийское и Непоротовское войтовства в Себежском уезде, были местами компактного проживания путно-панцирных бояр. Самым распространённым является представление о них как о служилом сословии, которое польско-литовские короли и князья поселяли здесь для охраны восточных рубежей своего когда-то обширного государства (граница Речи Посполитой с Московией проходила под Опочкой и Новосокольниками).
Путные бояре (от слова «путь», т.е. работа, должность) были на Руси издавна. В 14 веке путные бояре нашего края стали называться «панцирными». За получаемые в собственность земельные наделы, освобождение от налогов они брали на себя обязанности нести воинскую службу по защите границ. Обязательной частью их воинских доспехов был панцирь – рубаха из металлических колец, потому и назвали их панцирными боярами. В основе своей они были коренными засельщиками края. В древних актах они называются «литовско-русскими боярами путными и панцирными» («Акты, относящиеся к истории Западной России» СПБ., 1848 ).
Привлекая панцирных бояр на свою сторону, польские короли жаловали им большие привилегии, например, возможность использования ими польских гербов, что допускалось только для католиков, а в «Жалованной грамоте Литовскому и Русскому дворянству и рыцарству православной веры» от 1563 года говорилось даже « о сравнении сего сословия в правах с дворянами Польского королевства, исповедающими веру Римско-католическую».
В 1667 году русский царь Алексей Михайлович, успешно возвращавший земли Полоцкого княжества под крыло Москвы, назвал панцирных бояр «панцырными казаками». А Екатерина Великая в 1772 году записала их « в число крестьян ведомства дворцовой канцелярии». В 1807 году панцирные бояре были поставлены в один ряд с малороссийскими казаками. С 1808 года их стали брать в рекруты и обязали нести все общественные повинности. С 1833 года в казённое управление поступили леса панцирных бояр.
История бояр после воссоединения западных земель с Россией сопровождалась утратой ими прежних привилегий. И это было связано главным образом с водворением в этих краях многочисленных помещичьих имений, которым требовалась земля, а не с тем, что наши бояре якобы наказывались за то, что служили польским королям. Надо не забывать о том, что сословие панцирных бояр сложилось в Великом княжестве Литовском, которое фактически было литовско-русским и до Стефана Батория и появления униатства (1596 год) – православным. И первые Литовские князья Гедымин, Ольгерд, Витовт были по-существу собирателями Западной Руси со столицей в Вильно. Только энергетика, шедшая из глубин Руси, с востока, оказалась сильнее и всё было объединено в конечном счёте под началом Москвы («ветер с востока», как это было не раз в нашей истории, оказывается сильнее, чем «ветер с запада»). Для нас важно, что, несмотря на почти двухвековое пребывание в границах Великого княжества Литовского и Речи Посполитой в нашем крае устояли и православная вера, и русский язык.
Исследователи прошлого (А.Сементовский, 1868, К.Случевский, 1886) предрекали скорое забвение истории, связанной с панцирными боярами, – и в «официальном языке, и в памяти народа». Такого, однако, не произошло: в пограничье Невельского, Пустошкинского и Себежского районов воспоминания о панцирных боярах сохранились до нынешних дней. И теперь ещё находятся интересные документы, которые говорят о том, что панцирные бояре в нашем крае действительно были. В 1993 году в Чернецове в окладе иконы обнаружена грамота Священного Синода от 13 сентября 1873 года, выданная старосте Чернецовской церкви Якову Сморыго: « Святейший Правительствующий Всероссийский Синод, получив донесение Преосвящённого Полоцкого об отлично – усердной службе и пожертвовании старосты Чернецовской церкви Невельского уезда панцирного боярина Якова Смарыги, преподаёт ему, Смарыге, своё благословение». Как видим, ещё в последней четверти 19-го века понятие о панцирных боярах имело место в официальных документах.
А.Желамский
Продолжение следует.