НОВОРЖЕВ – мой городок
(Окончание. Начало в №№ 75, 76).
ПОСЛЕ войны
Через месяц после освобождения Новоржева мы уже сидели в классе, в деревне, если не ошибаюсь, Сухареве. По-моему, учились только в начальной школе. Я очень хотела научиться читать и писать и старалась изо всех сил. За хорошую учебу меня наградили дорогим подарком: вручили кусок земляничного мыла. Я его постоянно нюхала, оно очень вкусно пахло, и неслась домой обрадовать маму. Всю войну мы мылись настоем из золы, называли его «щелоком».
На втором уроке обычно открывалась дверь, и нам вносили противень с кусочками хлеба, а иногда, к нашей огромной радости, на хлебе лежали кусочки сахара. Сахар мы в классе не ели, а несли домой и копили его для какого-нибудь праздника.
К этому времени мы связались со своими родственниками, пришло наконец-то и письмо от папы. Его реабилитировали, и он сражался на фронте. Получили письмо от маминой сестры из г. Красный Холм. Город не был захвачен немцами, его не бомбили. Тетя стала нас звать к себе, и мы с мамой и братом поехали туда.
Папа вернулся с войны 5 декабря 1945 года, больше чем через полгода после окончания войны. Мы вернулись из Красного Холма в Новоржев, и для нашей семьи построили домик на берегу Канавки, около моста. Домик до сих пор цел.
ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ЧУДЕСНЫЕ
Наступили мои школьные годы в Новоржеве. Мы были тогда активными, неугомонными. Много читали и учились с жадностью. Нашим героем стал Тимур, герой любимой нами книги А.Гайдара «Тимур и его команда». На летних каникулах мы создали «тимуровскую команду». В нее в основном входили ребята с улицы Володарского – Аля Баранова, командир и горнист; Клара Шемберг, мальчики Семины, Корогоды и я. В школе нам дали горн, и в шесть утра Аля горнила, и мы сбегались в штаб на Володарского. Штабом стал разрушенный дом в две стены. Мы расчистили угол и построили штаб.
Оказывали помощь многодетным семьям. Помню семью Титовых: бежали в их огород и пололи, когда они еще спали. После обеда собирались в штабе и «клеймили позором» тех, кто проспал. Летом дети обычно спали на сеновалах, это и свобода от родительского контроля, и наши детские тайны. Так что, когда выбегали в шесть утра полоть огороды, родители и не знали.
Приближалось время вступления в комсомол. Мы учили устав комсомольской организации, задавали друг другу проверочные вопросы, но в анкете вступающего в комсомол был вопрос, который нас очень тревожил: «Находился ли ты на оккупированной территории во время войны?» Не буду осуждать это правительственное постановление, но мы же были дети и разве мы виноваты в этом? Нам было по 4, 5, 6 лет. Почти все ребята из нашего класса находились в оккупации, кроме Клары Шемберг. Если бы наше правительство знало, сколько любви и преданности к своей Родине было в наших детских сердцах. Нас приняли в комсомол 14 апреля 1950 года, и мы опоздали, как помню, на урок геометрии. Не забуду этот день вступления в комсомол, когда мы давали клятву помогать нашей коммунистической партии во всем.
Кончился учебный год, мы сдавали экзамены почти по всем предметам, а в июле наша босоногая команда (летом мы все бегали босиком) явилась в райком комсомола. Мы решили выполнить свое обещание и быть активными помощниками партии. На окраине Новоржева, где-то за кладбищем, был сенной пункт, куда привозили на телегах сено со всего района. Обоз из телег с сеном растягивался на километр. Стояла жара, но питьевой воды там не было. И вот нам поручили с ведрами и кружками явиться в райком.
Когда мы пришли на следующее утро, то нам дали еще каждому по стопке книг, перевязанных бечевкой. Книжечки были тоненькие, какого-то политического содержания, с работами Ленина. Мы должны были эти книжечки читать колхозникам, пока они отдыхают. Набрав воды из колодцев последних домов по ул. Пушкина, если мне не изменяет память, мы шли с полными ведрами и книгами к этому обозу. Мужики пили воду, а затем садились вокруг нас, курили, улыбались и внимательно слушали. Сейчас я думаю, что вряд ли читатели и слушатели что-то понимали из этих книг. Кончилась сенозаготовка, и нас послали теребить лен. Новоржевский район славился льноводством, как и вся Псковщина. Но когда начался учебный год, нас никто не спросил, как мы помогали нашей партии.
Несколько слов о том, как мы одевались в то время. Когда пришли немцы и мы оказались в Гускине, было лето, мы бежали из Новоржева в летних платьях. Через некоторое время мама пошла в Новоржев, чтобы принести что-то из одежды, но, увы, наша комната была открыта и разграблена.
Мама принесла два оставшихся половика и черную шерстяную шаль. Из половиков она сшила мешок, в который забирался брат и спал в нем, а из шали сшила мне пальто. У брата был свой промысел: будучи пастухом, он ловил кротов и сдирал с них шкуры. Кроты – очень тогда модный, бархатный мех. Шкурки пришили мне на пальто в качестве воротника. У нас в четвертом классе учились ребята-переростки, в войну не смогли вовремя учиться. И один мальчик, его фамилия была Рецлав, ходил в школу в немецком кителе и галифе.
Когда мы учились в 9-м классе, в магазин привезли коричневые формы для девочек. Некоторым девочкам из нашего класса сшили еще и фартуки из черного сатина. Я очень просила купить мне форму, но мама долго не соглашалась, потом и мне купили. Нас никто не заставлял ходить в школу в форме, но нам она нравилась, и большинство девочек в классе были в школьной форме.
Наступил 1953 год. В феврале этого года папу перевели работать в г. Остров. Мама очень заболела в это время, и ее положили в больницу в Ленинграде. Брат был в армии, и меня оставили в Новоржеве закончить учебный год. Жила я в семье моей подруги Клары Шемберг. Отец ее был самым главным человеком в городе – первым секретарем райкома партии. Это был кристально честный человек, отдававший все силы району...
ПРОЩАЙ, НОВОРЖЕВ…
10-й класс я заканчивала в Острове. Но с Новоржевом связь не теряла, а с новоржевскими подружками дружу до сих пор. Но, к сожалению, многие из моих близких и друзей уже покинули этот мир.
В 1979 году наш класс съехался в Новоржев на 25-летие окончания школы. Большинство выпускников закончили институты. Целую ночь мы гуляли по Новоржеву, зашли на нашу любимую площадку. Воспоминали всю ночь свою прошлую детскую жизнь.
Заканчивая свои воспоминания о новоржевском периоде моей жизни, хочу обратиться к оставшимся в живых гускинцам:
– Дорогие гускинцы! Мне трудно выразить просто словами благодарность вам за тот приют, который вы оказали нам в годы войны, самый страшный период нашей жизни. Вы спасли нас. Сожалею, что не получилось посетить Гускино в послевоенные годы, но я все хорошо помню, и вы все у меня в памяти моего сердца. А годы, проведенные в Новоржеве, я считаю самыми счастливыми годами моей жизни!
В память моих родителей и учителей
Мой отец Покатаев Яков Логинович родился 2 ноября 1899 года в Смоленской губернии, в крестьянской семье. Каким был мой папа? Он имел очень сильный характер, был преданным партии коммунистом, честным и неподкупным. Место его работы и должность давали ему возможность пользоваться некоторыми привилегиями, но он никогда ими не пользовался. У нас дома были все сочинения В. Ленина и И. Сталина. Часто в газете, увидев цитату из их сочинений, он доставал тома и проверял, было ли это действительно сказано. Он заочно учился в институте по дорожному строительству, хорошо знал свое дорожное дело и был умелым руководителем. Когда-то до войны Степаньковский мост под Новоржевом строили заключенные со сроками заключения до 25 лет, но они безоговорочно выполняли его задания.
За неподчинение начальству папу выгнали из партии и посадили в тюрьму. Маму с тремя детьми выселили из нашей квартирки и дали комнату в бараке. Затем маму кто-то с большой осторожностью предупредил, что папу и других заключенных будут гнать пешком до железнодорожной станции Сущево в четыре часа утра. Она вышла на дорогу, по которой их должны были гнать, и я хорошо помню, когда она вернулась, то сказала моей сестре: «Нюра, их было так много, как черная туча». Навсегда запомнила эти слова «черная туча». Папа сидел в лагерях на Севере. По его рассказам, он пользовался уважением, и даже находясь там, не потерял веру в коммунистическую партию и ее вождя И. Сталина.
Когда началась война, папа сразу подал прошение начальнику лагеря, чтобы его отправили на фронт. Начальник рвал при нем заявления, а сокамерники уговаривали папу не проситься на фронт, так как в этот момент в лагере было безопаснее. Наконец начальник сдался и сказал ему: «Я пошлю тебя в такое место, где небо тебе покажется с овчинку». И выполнил обещание. Папу направили воевать в штрафную роту под Ленинград, на Синявинские болота. Здесь велись особенно кровопролитные бои за Ленинград. Считается, что более двух миллионов погибших было на этом направлении. Товарищи папы погибли почти все, он остался в живых. Потом его определили в саперы. За военную службу он получил орден Красного Знамени и медали.
В 1943 году папу реабилитировали, вернули членство в партии. Приказ о реабилитации был подписан самим Сталиным. Этот приказ висел в рамочке под стеклом на стене до самой кончины папы 25 декабря 1972 года.
Помню папины рассказы о солдатах штрафной роты, с которыми он вместе воевал. Он вспоминал, что если в атаку поднимался во весь рост боец с криком: «За Родину! За Сталина!», то за ним поднимались все остальные.
С 1953 по 1959 год он работал начальником ДСР (дорожно-строительный район) шоссе Ленинград – Киев. До конца своей жизни он жил в Острове. Похоронен он в центре Острова, как Почетный гражданин города.
Моя мама Покатаева Елена Кузьминична (девичья фамилия Бирюкова) родилась 6 мая 1903 года в Смоленской губернии, в бедной крестьянской семье. Ее родители имели восемь детей, из которых семь –дочки. Отца убили, когда он возвращался с зимних заработков в городе. Моей маме в то время было пять лет, и ее отдали в семью священника смотреть за его двухлетней дочкой. В течение всей своей жизни моя мама сохранила желание кому-то помочь, кому-то прислужить, хотя папа обеспечивал семью. Про жизнь в семье батюшки она говорила, что вставала раньше всех, с трудом стаскивала самовар с лавки и тащила его к реке, чтобы песком вычистить до блеска. И когда я спрашивала, зачем она это делала, она отвечала, что за это батюшка гладил ее по голове.
В школу мама ходила два месяца, пока было не холодно и можно было бегать в школу босиком. А я удивлялась, сколько она знала милых стишков, которые читала мне и моей дочери Тане...
Как-то мы с моими подружками заговорили о том, что будем вспоминать из прошлой жизни, когда будем покидать этот мир. Я буду вспоминать с большой теплотой в сердце такую картину: канун любого праздника, прихожу из школы и попадаю в какой-то белоснежный рай. Все скатерти, занавесочки, салфеточки из марли накрахмалены и сияют белизной. Мама в мирное время не работала, трое детей, весь дом был на ней, и она сумела создать настоящий теплый семейный очаг, когда всем хотелось быстрее прийти домой. Мы не ездили на юг отдыхать, на курорты, все отпуска проводились в семье. Она была из тех русских женщин, которые считали, что в разводах виноваты только жены, а надо прожить всю жизнь с тем, кого Бог послал, и быть мужу преданной.
В течение всей своей жизни она не называла молодую женщину – девушкой, а называла «барышня». А когда надо было обратиться к женщине, то называла ее – «дамочка». Хорошо одетого мужчину мама называла «господином».
Мама с раннего детства выполняла тяжелую крестьянскую работу. Мою сестру Настю (умерла в раннем возрасте) она родила в поле, когда жала рожь. Мама всегда вставала очень рано, готовила на завтрак что-нибудь горячее: кашу, пюре, блины. Пришедшего во время трапезы человека всегда сажала за стол. Хорошо пела старинные русские песни. Когда я работала уже в школе в Пскове и она приезжала к нам, то всегда интересовалась моей работой. Я ей рассказывала обо всем, что было тогда у меня в школе. Она очень любила людей и хотела, чтобы я работала на почте, потому что, как она говорила: «Там тепло, светло и людей всегда много».
Мамы не стало 3 сентября 1979 года. Умирала спокойно и как-то достойно. В мой последний к ней приезд в Остров она, провожая меня за калитку, сказала: «Маюшка, живите с Богом!» Это были последние слова, услышанные мной от моей дорогой мамочки, и я стараюсь выполнять ее просьбу.
МОИ УЧИТЕЛЯ
За 10 лет моей учебы в школе их было немало. Были среди них очень строгие и менее строгие, но все они относились с душой и ответственностью к нашему обучению и воспитанию. Только сейчас, проработав в школе сорок лет учителем английского языка, могу говорить о своих учителях и сравнивать их с нынешними. Тогда наших учителей объединяло одно желание – воспитать из нас достойных граждан нашей страны. Помню наш четвертый класс в послевоенном Новоржеве. Учительницу нашу звали Анастасия Андреевна, она входила в класс, и ее приветствовали пятьдесят разновозрастных девчонок и мальчишек. Мы стоим за партами, которые представляли собой длинные столы, крышки которых были из фанеры. За этими столами мы сидели по три человека. Сейчас мне трудно понять, как она умудрялась в то время проверять ежедневно наши тетради, сидеть с нами после уроков, вбивать в наши головы, что такое «хорошо», и что такое «плохо».
В старших классах математике нас учила Каульс Мария Васильевна. Строгая, но справедливая. Но особенно мне запомнилась учительница русского языка и литературы Веселова Александра Андреевна. Вспоминаю ее: с шалью на плечах она стоит перед нами и читает наизусть «Русские женщины» Некрасова, «Евгения Онегина» и другие произведения наших поэтов. А какие интересные инсценировки по романам Тургенева мы делали под ее руководством на наших литературных вечерах!
Географии нас учил Николай Иванович, которого мы немного побаивались. Он учил нас предмету не по учебникам, и мы уже к 8-му классу научились конспектировать за ним. На его уроках была полная тишина.
Немецкому языку нас учил наш классный руководитель Левшенков Михаил Васильевич. Четыре года войны он провел в концентрационном немецком лагере Бухенвальд, где и выучил немецкий язык. Этому языку он и учил нас, рассказывая о пережитых ужасах. Когда я поступала в Ленинградский университет на факультет иностранных языков, я одна из группы, в которой было много ленинградцев, сдала немецкий язык на «пять». Позже я перешла в другой вуз и получила специальность учителя английского языка.
Михаила Васильевича не забуду, его дом всегда был полон учеников, он учил нас всему: и фотографированию, и музыке. Он знал о нас все, объезжал на мотоцикле наши дома, чтобы понимать, какие отношения у нас с родителями, как мы живем. Не могу сказать, что мы были паиньками, но никогда наши выкрутасы не были направлены против учителей. Наши учителя были для нас безоговорочным авторитетом.
Склоняю голову перед всеми нашими учителями, которых я упомянула и о которых ничего не написала. Многие покинули этот мир, светлая им память! Все, что удалось им заложить в наши юные сердца, помогло нам честно трудиться, быть верными в дружбе и стать достойными гражданами своей страны!
С любовью и уважением к новоржевцам, ваша Майя Покатаева (в замужестве – Маркина).
(По материалам музея «История Новоржевского края»).
