Деревня-феникс

Многие верили, что война – это ненадолго 

Но многие старухи по деревням всё-таки не пожелали расставаться со своим добром: вещами, домами, животиной, а кто-то и по здоровью не решался отправиться в дальний путь. Многие верили, что война – это ненадолго. Так было и с жителями деревни Боброво. Пока старушки думали, пришли немцы. В деревне они устраивались по-хозяйски – надолго, обустроили наблюдательный пункт в сторону Усвятского моста, а так как деревня стояла высоко над озером Узмень, все подступы к мосту, впрочем, как и сам мост, были как на ладони. Жить в домах немцы не стали, — трусили. Они обустраивали себе комфортные землянки с печурками. Материал брали прямо на месте: раскатывали на бревна приглянувшиеся дома. Ещё в первый день фашисты прошли карательным рейдом по окрестностям. Сожгли деревни Козодоево, где люди выпрыгивали через окна из горящих домов, деревню Курганы, откуда люди, к счастью, успели уйти. За этими деревнями начиналось болото, которое в народе называли Волочинский мох. Туда фашисты не совались – боялись партизан. Они заминировали с востока все подступы к деревне Боброво, а также со стороны деревни Прудище, где находились наши. За деревней в сторону Борновалово вкопали танк, смотрящий в сторону дороги Усвяты – Невель. Мужиков в деревне не было, все ушли на фронт. В деревне остались в большинстве своём только старухи. Их немцы не обижали, но «Матка, млеко! Матка, яйки!» - слышалось постоянно. И до конца своего пребывания в деревне они съели всё, что было в хлевах жителей. В качестве развлечения они стреляли по кошкам и собакам. Было очень страшно. Казалось, что даже птицы боялись летать над деревней. 

Степановна 

В одном из домов, на окраине деревни, жила слепая старушка Степановна. В мирное время Степановна спокойно ориентировалась и в доме, и во дворе, но во время нахождения в деревне немцев, она, боясь стать живой мишенью для них, из дома не выходила. Женщины помогали ей: приносили еду, дрова, воду. Уже к этому времени сын её, Степан, погиб на фронте, а невестка с младшим внуком ушли на выселки в Церковищенскую сторону. Когда немцев погнали с Усвятской земли, засобирались и Бобровские фрицы. Они начали собирать женщин, пытаясь сделать их живым щитом. Испуганные женщины прятались по своим домам. Тогда немцами было принято решение сжечь деревню. Вместе со всеми горел и дом слепой Степановны. Люди пытались подойти к дому, чтобы помочь незрячей женщине, но немцы и близко никого не подпускали. Старушка сгорела заживо. Женщин все же погнали в сторону Невеля, но в деревне Лёхово их отбили русские солдаты. Вернувшись в родную деревню, женщины побродили вокруг пожарищ, поголосили, посидели около родных фундаментов и разбрелись: кто к родственникам, кто к знакомым. Уже начались первые заморозки, приближалась зима, надо было ее как-то пережить. После бегства немцев за дело взялись минёры: разминировали дороги, подходы к деревням, в том числе и дорогу из деревни Прудище в деревню Боброво. 

Возвращение 

По этой дороге в один из холодных осенних дней в деревню пришли пятеро: бабка Домна со своей дочкой Фрузой и внучкой Тамарой, и племянница Домны – Нюра с пятилетним сынишкой Валей. И у Фрузы, и у Нюры мужья погибли на фронте, пришли похоронки и на их братьев. У них никого больше не было, а значит, и идти было некуда. Решили селиться и жить в землянке. Прошли по деревне, погоревали, поплакали. Нюра поголосила над могилой сгоревшей заживо свекрови Степановны. Найдя землянку попросторней, с печуркой, они собрали вокруг сгоревших домов всё, что могло пригодиться в хозяйстве. Принесли к своему жилищу и закопанные ранее на огороде бабки Домны дежу с зерном и чугунок с солью. Печка хоть и дымила, но в землянке было тепло. Домна занималась детьми, а Нюра с Фрузой занимались «добычей». Под «плоскошью», так называлось поле вдоль дороги Усвяты-Невель, подорвалась на немецкой мине лошадь, тоже, кстати, немецкая. В Борновалове у немцев была выстроена конюшня, а когда фашисты отступали, лошади разбрелись по окрестностям. А так как поля вдоль дорог были нашпигованы минами, то время от времени на них кто-либо взрывался. Особенно не везло животным. Женщины, нарезав лошадиного мяса, притащили его в деревню, затянули на верх землянки – заморозили. «Припасы» были в безопасности, вокруг не было никакой живности. Еду готовили в печках на улице, благо их хватало. Вечерами собирались все вместе: пели песни, вспоминали прошлое, плакали по погибшим. И Фрузе, и Нюре тогда было всего по 25 лет. Так прошла зима. Весной в деревню начали возвращаться люди. Стали разбирать землянки и лепить избушки на старых фундаментах, вокруг осиротевших печей. Возобновил свою работу колхоз, в состав которого входили деревни Прудище, Рыбаковы Нивы, Боброво. По деревням пошли бригады строителей - два-три пленных немца и прикрепленный к ним старичок с топориком подмышкой. Немцам бежать было некуда, да и не хотели они, ведь кругом была война. В строительстве активно помогали мальчишки четырнадцати-пятнадцати лет. Также подростки участвовали в разминировании района. Женщины взялись за посевную, копали лопатами, за зерном ходили пешком в Невель на семенную станцию. Зерна старались брать побольше, чтобы получить за это дополнительные трудодни. Дети вышли на подножный корм: собирали кислицу, земляные орехи, которых в изобилии находили на не паханых полях. Пошли на болото за ягодами. «Веснушками», — так называли перезимовавшую клюкву, а если повезёт, то и бруснику, она слаще. В один из таких дней, когда дети засобирались на болото, попросился с ними и Валя. Очень просился, и Нюра отпустила. В этот день недалеко от деревни женщины копали поле под сев яровых.

Дорога на мшок 

Ребятишки побежали на ближайший мшок, который местные называли «змеёвник». По лету там водилось много змей, зато в зиму оставалось много ягод – «веснушек». Вот и бегали туда ребятишки, пока змеи спят. Дорога на мшок проходила через немецкое кладбище, которое немцы организовали на окраине деревни. На нём стояло больше десятка березовых крестов, очень уж их немцы любили. Вокруг этого кладбища было навалено много немецкой проволоки. На одном из таких мотков ребята увидали блестящие часики. Детям бы знать, что так, с помощью блестящих предметов, фашисты делали ловушки. Их они оставляли везде и в большом количестве. Маленький Валя подбежал и взял эти часики, да так быстро, что старшие ребята его не успели остановить. Раздался взрыв, дети упали, закричали. На их крик прибежали женщины и с ними Нюра. Сердце её захолонуло. Не помня себя, она подбежала к сыну, схватила его на руки. Взрывом мальчику оторвало ноги и руки. Нюра несла своего малыша, а по её рукам и одежде текла кровь, а Валя шептал: «Мама, пить…». Мать окаменела, плакать не могла. Она молча принесла сына в землянку, положила на лавку, сидела и смотрела на него. Ей казалось, что мальчик уснул. К вечеру она завернула холодное тельце в свой платок и понесла на местное кладбище, где были похоронены все её предки. С ней никто не пошёл, поля не все ещё были разминированы и люди боялись новых взрывов. Нюра шла напрямик, через поля, в надежде, что вот сейчас она наступит на мину и это будет избавлением от боли, обжигающей её изнутри. Но она благополучно дошла. Кладбище было разорено немцами. Они знали, что русские не стреляют по своим могилам, и обустраивали свои землянки вокруг захоронений. Иногда они даже раскапывали мешавшие им могилы. Нюра нашла место поровней, выкопала неглубокую могилку и похоронила своё сокровище. Она шла домой, и ей казалось, что жизнь закончилась и дальше жить нет никакого смысла. Но настал новый день, надо было включаться в работу. У всех было своё горе и было одно на всех – ещё шла война и приходили похоронки. Да и о матери, которая вернулась в деревню, надо было заботиться. Нюра бралась за любую, даже самую тяжёлую работу, чтобы хоть на время забыть свою потерю. Она ходила в город Невель за семенами, нарезала борозды вместо коня, таскала брёвна на стройке. Колхоз начал отстраивать сожженные ферму, льносушилку и прочие, необходимые для хозяйства постройки. Нюра даже вызвалась раскапывать немецкое кладбище, когда его было решено убрать из деревни. На его месте построили кормокухню для телятника. 

Говорят, время лечит 

Потихоньку начала утихать и Нюрина боль. Через какое-то время она встретила, казалось бы, своего человека. Но семьи не получилось. Муж испугался деревенских трудностей и уехал «зашибать большую деньгу». На утешение Нюре и на радость её матери, Емельяновны, родился мальчик. Первое, что сделала бабушка, когда внук начал говорить, на вопрос: «Как тебя зовут?» — отвечать: «Витя-хозяин!» Но это уже другая история. До конца своих дней, во все престольные праздники, спозаранку, бежала Нюра на кладбище к своему Валечке, чтобы положить помин, прочитать молитву над могилкой, погоревать о милом своём сыночке, о его такой короткой жизни. Нюра – это Маслюкова Анна Ивановна, моя свекровь. Светлая память ей и всем, кто возрождал, поднимал из пепла наши деревни, нашу малую родину, разорённую врагом.

Любовь МАСЛЮКОВА