ШЕВЕЛИ, БАБА, НОГОЙ!
Листаю старый блокнот из прошлого, когда совсем юным журналистом колесил по весям родного района. Немало записей – с военным уклоном. Не мудрено. Большинство взрослых так или иначе участвовали в войне: кто – на фронте, кто – в тылу. Конечно, они вспоминали лихолетье, но, как ни странно, не заостряли на нем внимание, потому что их настойчиво звала мирная жизнь. Руки просили работы: поля – пахаря, фермы – животноводов.
Мы, газетчики, больше рассказывали о созидательном труде, хотя по случаю определенных значимых дат выдавали и военные материалы, в меру сил и способностей излагая скупую суть. К тому же газетные жанры держали нас в определенной колее, выходить за которые не позволяла площадь издания. Приветствовалась короткая, сжатая строка без всякой беллетристики. Поэтому сейчас, не стесняемый перечисленными условностями, я постараюсь оживить старые записи из блокнота, придав им литературную составляющую.
Хочу сразу предупредить, что никаких «медальных» поступков у героев не будет. По этой же причине в свое время их биографии не ложились на листы периодики. Обычная судьба обычных людей, которые верили в себя и принимали земное бытие со всеми трудностями и радостями за дарованный свыше Рай.
Для жителей деревеньки, назову ее С., оккупация закончилась в последний день зимы 1944 года. Фронт медленно катился на Запад, что не мешало проводить ревизию разрушенного и спаленного хозяйства. Тетка Дарья, как и другие, сокрушалась, что изверг, то есть фашист, лишил семью нажитого добра.
Виктор, сын Дарьи, о семейном добре думал меньше. Годы не те… Ему едва перевалило за семнадцать, и в голове бешено крутилась мысль, каким образом попасть на фронт, чтоб в хвост и гриву бить немчуру. Дружку Ваньке хорошо. Он по возрасту и справкам – настоящий боец, хотя пока и без формы.
Ванька, приподнимая белесые брови, беззлобно подсмеивался, что не всем суждено проявить героизм на поле брани. Кому-то надо крутить хвосты коровам или пахать землю. И пусть радуется, что еще не нюхал пороха в окопах и не слушал свист пуль. Война – это…
На возвышенном словесном полете Виктор обычно обрывал дружка, с жаром доказывая, что землю можно пахать и потом, а для начала хорошо бы прижать зверя в его логове… И этот жар возымел положительное действие. Какими-то кривдами паренек встал в шеренгу бойцов.
Дарья, понятно, возмущенно сжала кулачки. Но поезд, как говорят, ушел. А зимой прилетел очередной треугольник от сына. В письме сообщалось, что жив, здоров, отдыхает в госпитале и скоро будет дома. Ноги целы. К сожалению, повреждена рука, которая не может держать оружие.
Дарья перекрестилась на икону в левом углу избы и пошла по соседям, показывая помятую бумагу и вытирая на морщинистых щеках счастливые слезы. Предстоящее возвращение сына было очень кстати. Мужа она похоронила еще до войны, а единственную кровинушку бросили в бой. Мужнина родня, конечно, помогала, да сейчас у каждого своих забот полон рот.
Виктор появился в деревне слякотной весной 45-го. На нем ладно сидела поношенная шинелька, за плечом болтался тощий вещмешок. Медалей и орденов на груди не светилось, поэтому дядька Петя – брат матери – растянул тонкие бесцветные губы:
– Герой, а где же награды?
И сам же ответил:
– Шут с ними! Главное – сам цел, – и погладил поврежденную руку. – Гнется? Тогда и совсем хорошо… Будешь коров пасти.
– Почему коров? – удивился солдат.
– Для примеру. Я ж не знаю, в какую степь рванешь! Ты сначала от фронта отойди, девок наших пощу… – он покосился на сестру. – Молодежь давно тебя поджидает, страсть по гармошке сохнет. Шепни-ка мне: способен теперь мелодию навести?
Почти каждая деревня имела своего гармониста, даже не одного, но были и виртуозы, которые переигрывали других, поэтому ценились у публики. К таким возвышенным личностям принадлежал и Виктор.
Мать прижалась к сыну.
– Твою гармошку как зеницу ока берегла. Пылинки сдувала…
Солдат перекинул котомку на другое плечо.
– А мы сегодня испытаем – он хитро подмигнул дяде.
К столу не приглашали. Односельчане сами тянулись весенними ручейками. Интересно было послушать солдата: что и как там на фронте. Дарья то смеялась, то плакала. Наконец разгоряченный дядя Петя, вылив в рот очередную порцию самогона, не выдержал:
– Я плясать хочу! Дайте круг!
В подслеповатой изобке с низким потолком и малым пространством народ потеснился. Дядя, косясь на племяша, замер в ждущей позе. Сейчас Витек задорно переберет клавиши хромки…
Солдат бережно обнял гармошку, склонил голову над сжатым мехом и повел басистую половину, догоняя ее певучими голосами.
Дядя Петя топнул ногой и остановился, изобразив на лице недовольство.
– Витек, ты нашу давай, скобарскую! Не хочу плясать под простую теребиловку.
Солдат сомкнул меха.
– Аль разучился?
Виктор качнул головой.
– Рука не слушает…
– Ладно, тогда и теребиловка сгодится!
После веселых дней по случаю возвращения солдата деревенская жизнь вошла в колею. Работы хватало всем. К концу дня люди устало садились к скудному столу, чтобы быстро покончив с трапезой, забыться сном, продолжая в мыслях земную круговерть. Исключение, пожалуй, составляла молодежь, у которой оставались силы на полуночные бдения. Были они и у Виктора с той разницей, что он находил минуты для уединения с гармошкой, пытаясь научить правую руку вспомнить былое и легко летать по знакомым октавам. Получалось так себе, а для нечуткого уха – даже нормально, но только не для меломана. А скатываться на уровень новичка ему ох как не хотелось. Вернется дружок Ванька, со смеху умрет. Правда, на гармошке он не играл, но владел балалайкой, еще лучше – плясал и такое вытворял под переборы Витька, что бабы хватались за бока, раскрывая рты до ушей.
Упражнения медленно приносили пользу, однако бывший солдат понимал, что окончательно рука не восстановится, и прежний гармонист умер. Конечно, в переносном смысле слова. Будет поигрывать в пьяненькой компании, а на молодежных танцульках его неминуемо заменит кто-то другой.
Он уже свыкся с неутешительной ролью второсортного игрока, как неожиданно, перебирая перламутровые клавиши, выдал словесную руладу, усиливая плясовую мелодию. Рулада заполняла то пространство, которое раньше отводилось скольжению по кнопкам сверху вниз или наоборот. Теперь поврежденная рука не повторяла столь быстрое перемещение.
Виктор расцвел в улыбке. А что, достойный выход в его положении! Надо будет испытать на публике…
Скоро такой случай представился, причем раньше, чем предполагал бывший солдат. Грянула долгожданная Победа. Гуляла вся деревня. Мужики и бабы поздравляли друг друга с выстраданным праздником. Повеселевшие, они наконец собрались возле избенки Дарьи, потому что это был центр деревни и, наверное, самое относительно сухое место на кривенькой улочке. Начало мая еще не высушило дорогу, там и сям зеркалом поблескивали лужи, под ногами ползла грязь.
Виктора усадили на табуретку. Дядя Петя лично сходил в изобку и вернулся с гармошкой.
– Давай, племяш, изображай, как можешь. Народ просит, – и даже заботливо поправил ремень тальянки на плече. – Не жмет?
– Нормально. Играть с выходом?
– Я ж сказал: как можешь!
Виктор привычно развел меха. Дядя Петя прикрыл глаза: молодец племяш, изображает лучше, чем после госпиталя. Конечно, вот в этом месте следовало бы поддать жару… Ишь как Нюрка в кругу выкаблучивается…
И Витек неожиданно поддал, правда, словесами:
– Шевели, баба, ногой! Шевели, баба, другой!
Руладу подхватила привычная мелодия. Нюрка так ударила туфельками по подсохшей земле, что бурунчиками закружилась пыль. Через какое-то время гармонист опять вставил знакомые слова и тем самым вызвал восторг у публики.
Случилось то, что должно было случиться в деревне. С чьей-то легкой руки Виктора стали называть «Шевели, баба, ногой». Он не обижался. Зато на вечеринках оставался в почетном ряду лучших гармонистов и с нетерпением ждал возвращения с фронта дружка Ваньки. С ним-то покажет настоящий класс!
Ванька задерживался. Матрена, мать парня, получила весточку, что сынок Победу встретил в госпитале, но скоро притопает в родные края. Но Ванька не притопал, а приковылял на костылях, хотя и на двух ногах. Оказывается, одна нога стала заметно короче и не гнулась в каком-то суставе. Врачи сказали, что костыли – временная подмога. Потом, когда конечность окончательно срастется и окрепнет, деревяшки можно забросить под лавку или сжечь в печке.
Друзья обнялись, и Ванька, по привычке изгибая белесые брови, невесело пошутил, что навоевались они на всю оставшуюся жизнь: один с рукой мается, другой – с ногой. Теперь и невесту не выберешь…
Дядя Петя, предвкушая выпивку, волчком крутился возле вояк. Слова Ваньки удивили.
– Что ты понимаешь в бабах! Женщина – это… – мужичок наморщил лоб, пытаясь сообразить, с кем или чем сравнить вторую половину. Однако ничего не придумал, поэтому махнул рукой. – Все девки – ваши! Главное, покрепче ухватить. Вот я свою Верку, как взял за косы, так до сих пор и держу, будто вожжи. Теперь ясно положение в тылу?
– Тыл раньше был, а сейчас его нету, – поправил Ванька. – Что мы, зря здоровьем пострадали? Теперь – единое мирное пространство до самой Америки.
– Значит, до самой Америки и гулять позволительно!
Понятно, дальше своей деревни и соседних дружки на вечера не ходили. Ванька и вправду через малое время, возвращаясь с гулянья, забросил костыли в кусты. Вместо них вырезал из той же ивы корявую палку и радостно доложил, что на трех ногах хромать легче, чем на четырех, и он точно теперь завлечет черноокую плясунью Аннушку, даже спляшет с ней.
– Не веришь? Ты же освоил гармошку!
Виктор покосился на хромого паренька, но разубеждать не стал. Чем черт не шутит! Только сказал, что сразу, при всех, рисковать не стоит. Еще завалится на потеху публике. Надо сначала, как и он, в сторонке все испытать, проверить себя на способность к перемещению под мелодию, а потом и выпрыгивать в круг.
– Дело толкуешь, – согласно кивнул Ванька. – Сразу и начнем упражнения. Не сейчас, понятно… Может, завтра?
Он поднял вопрошающий взгляд, в котором горели искры – отблески ярких небесных звезд.
– Ладно, – Виктор пожал плечами. – Только мне кажется, Анне без разницы, пляшешь ты или подпираешь стенку.
Ванька ковырнул палкой землю.
– Знаешь, женщин надо завоевывать, как врага. Вспомни, что про Суворова в школе учили: пришел, увидел, победил!
– Так это, наверное, про войну… – догадался Виктор. – А мы на другом фронте. Любовном! Улавливаешь разницу?
Дружок насупился.
– Хуже не будет, если спляшу кадриль. Интерес с Аннушкой у нас одинаковый…
– Я бы на твоем месте балалайку с гвоздика снял.
– Не хочу.
– Сообрази: я – на гармони, ты – на…
– Знаешь, кончай свои уговоры! А не хочешь мне подыграть, так и скажи. Могу другого попросить. За мной – не заржавеет.
– Ладно. Завтра мать с обеда к сестре собирается, мы и разведем баталию.
На баталию, как выразился Виктор, хромой солдат явился в точно назначенный срок, даже вытянул из-за пазухи поллитровку.
– Для разугреву, – он грохнул бутылку на стол, а корявую ивовую палку прислонил к печке.
Следом за Ваней в дверях появилась физиономия дяди Пети.
– Извиняюсь, я Ваньку не узнал. Думаю, что за человек к племяшу валит? Может, начальник районный: представительный, на палочку опирается… Ванек, куды свои деревянные ноги дел? Сломались? Ты, этого, к нашему конюху обратись. Он мастак по столярному делу.
Дядя Петя покосился на стол и поперхнулся.
– Во-о, я, кажись, вовремя… Мне-то капнете в кружку?
А когда ему налили и сказали, что он будет судьей на плясках, то дядя Петя засиял начищенным самоваром.
– Ребятки, дорогие мои солдатики, да я таким выкрутасам научу, что эта Нюрка зарыдает на Ванькином плече, сама в постель заберется… – он хотел продолжить мысль, но осекся: Ванька сжал кулак.
– Вот я и говорю: страшно удивится и обязательно попросит дать урок где-нибудь в сторонке, – дядя Петя понюхал пустую кружку и вздохнул, что пора совершенствоваться, то есть начинать действо.
Плясун из Ваньки оказался никудышный, хотя он и старался изо всех сил. Невооруженным взглядом было видно, что человек неустойчив на ногах. Какие уж тут кренделя! Топнуть как следует не может…
Дядя Петя печально повесил нос.
– Ребятки, если и второй пузырь на стол выкатите, Ванька плясать лучше не станет. Увольняйте с судей!
– Дядя Петь, – Виктор поставил гармонь на лавку, – надежды никакой?
– Сплошная мгла. Я думаю так: годик- другой надо повременить, пока раненая нога сил наберется, потом….
– Ванек ждать не может, – твердо сказал Виктор. – За год-другой у него Анну из-под носа уведут.
Дядя Петя почесал затянутый щетинкой подбородок.
– Когда я на флоте служил, был у нас один чудак. Он не только ногами плясал, но и руками.
– Как руками? – Ваня навострил уши.
– Обрабатывал свои части тела, хлопал где можно и нельзя, даже искал предметы, которые отзовутся на удар. И скажу вам, занятно получалось. Может, и Ваньке попробовать… Готов, солдат! – дядя Петя хитро прищурился. – Да ты не бойся. Слушай, что племяш изображает, где ножкой топни, а больше ручками… Сам разберешься. Мы со стороны понаблюдаем, подскажем… Витек, давай музыку!
В домике так увлеклись необычным занятием, что не расслышали, как скрипнула дверь. На пороге растерянно остановилась Дарья. Одна нога замерла по ту сторону, в коридорчике, а другая – на половице в доме. Сынок, прищурив глаза, раскидывал меха гармошки. Его дружок молотил руками по закопченным стенам и потолку, благо все было рядом. Братик Петя ерзал тощим задом по лавке и в восторге сжимал кулаки, иногда подтирая ими покрасневший нос. На столе – пустая бутылка, два тусклых стакана и кружка.
– Ироды, что тут вытворяете? – Дарья чуть не споткнулась о суковатую палку возле печки.
Плясовая мелодия резко оборвалась. Ванька застыл в нелепой позе с раскинутыми по сторонам руками. Дядя Петя недоуменно моргал ресницами, но быстро ответил:
– Дарья Александровна, а мы репетируем…
– Вижу, какая у вас репетиция, – Дарья кивнула на пустую бутылку. – Нашли время для праздника!
– Так мы Ваньку женим! – дядя Петя чуть приподнялся на лавке.
– На ком же? Может, на тебе…
– Не-е-е… У меня Верка имеется.
На всякий случай Дарья заглянула за ситцевый полог, который отгораживал кровать за печкой. Никого…
– Не стесняйся, поясни, на ком Ванька женится?
Дядя Петя закрутил головой, будто жал заштопанный ворот рубахи. Он сообразил, что ляпнул не в ту степь.
– Планы у него такие. Не одному же всю жизнь мыкаться! Будет со временем и свадьба. А на свадьбе надобно плясать с невестой, чтоб потом, в обнимку, весело шагать, песенки распевать, детей рожать…
– Уймись! – перебила Дарья. – Вы, правда, Ваньку плясать учите?
– Вот те крест! – дядя Петя осенился. – Витек играет, а я руковожу, будто наш председатель. Сама знаешь: я ж на флоте служил. Мы такое «Яблочко» закатывали… Теперь передаю знания. Мне-то они зачем? Верку свою отыскал. Пусть другие теперь ищут. Наши ребятки молодые. Врага победили, а баб-то завсегда осилят! Они сейчас во все углы кучами набились. Куды пальцем не ткнешь, всюду бабы.
– Высказался? – Дарья тоже присела на лавку.
– Почти. В моих мыслях сомневаешься?
Дарья устало отмахнулась и склонила голову.
– Когда любишь… – она неожиданно всхлипнула. – Твой братик на гармошке не играл и не плясал… И ничего… Жили и радовались…
– То – брательник! Может, и я – в него. Он восторг к существованию имел, и я имею… А ты чего о нем вспомнила?
– Сам о свадьбах заговорил.
– Кто, я? Это так, к слову. И Ваньку женить пора, и Витьку. Вот ребятки и готовятся зазноб сыскать… Как тебе Ванькина пляска?
– Разве плясал? Я подумала, мух на стенках сшибает.
– Эх, бабы… Ничего в искусстве не соображаете! Мы тут стараемся… Ладно, все впереди… Ты только того, не ворочай языком, будто Ванька разминается в танцах. Сдержишь тайну?
Дарья, не задумываясь, согласно кивнула. Что взять с подвыпивших мужичков? Не иначе, заговаривают зубы. Вообще, какое ей дело, будет плясать парень или нет… А с другой стороны, занятно полюбоваться, как может хроменький топать ножками!
В присутствии женщины компания быстренько свернула учебу. Иван шепнул дружку, что зайдет в следующий раз, когда позволит обстановка. Но получилось так, что вечером они встретились снова. Того и другого безусые пареньки из соседней, за речкой, деревеньки пригласили на молодежные гулянья. Они были по случаю возвращения старшего товарища с далекой выселки. Требовался хороший гармонист, каким считался Виктор. Все знали, что тот предпочитает компанию с Иваном, поэтому позвали и дружка. Больше народа – веселее!
Гуляли в старом парке, который сильно пострадал от боев. Израненные деревья местные жители спилили, но наторкать взамен саженцев пока не успели, поэтому парк выглядел сиротливо. Это щемящее сиротство отчасти скрадывала летняя ночь. Она сначала сочилась алым закатом, потом никла под напором широколицей луны.
Виктор привычно растягивал меха гармошки. Ваня сидел рядом и посматривал по сторонам. Молодежи, на удивление, набралось много. В стайке девчат он даже разглядел Аннушку, которая аккуратно помахивала пред лицом веточкой березы, отгоняя назойливых комаров. Девушка о чем-то переговаривалась с подружками, иногда постреливая глазами в сторону гармониста, а может, его, Ванька.
Он бесцеремонно толкнул игрока под бок.
– Видал?
– Что? – не сообразил Виктор.
– Не что, а кого… Анна с девчатами!
– Подумаешь…
– Резанул бы что-нибудь для нее.
– Успеется!
– Вить, уважь…
– Ее или тебя?
– Меня, понятно. Люблю смотреть, как девочка пляшет!
– Ладно, смотри, – Виктор причудливым веером растянул меха тальянки.
Забористая плясовая мелодия вытолкнула в круг самых резвых. Закружилась мотыльком и Анна. Возле нее тотчас оказался тощий и долговязый виновник всей суматохи Серега-Петушок. Что он делал несколько лет на выселке, никто не знал. Поговаривали, будто бы собирал танки на Урале. Но тянули родные края, поэтому вернулся. Его сразу взяли на машинно-тракторную станцию. Он не только работал, но, будучи холостым, присматривал невесту. Сейчас до Вани дошло, что Серега, не иначе, охмуривает Аннушку. Ишь, как топает ножками! Петушок, он завсегда пташка…
Хроменького парня взяла неподдельная зависть. Чистить личико Сереге рано, а вот…
Виктор не поверил глазам. Дружок бочком выкатился в круг и встал в бойцовскую стойку горячего кавказского танцора. Был такой на фронте в его взводе…
Пальцы гармониста еще быстрее забегали по клавишам инструмента. Плясовая мелодия рванулась прямо к далеким звездам. Анна, чуть откинув головку и дробя каблучками, обогнула нового поклонника. На щеках появились улыбчивые ямочки.
Ваня притопнул здоровой ногой и прошелся хлопками по собственному телу, будто стучал по сухой звонкой доске.
– Шевели, баба, ногой! Шевели, баба, другой!
Это запальчиво выдал в пространство Виктор, чиркая пальцами по певучим голосам хромки.
Ваня чуть сбился с такта. Дает, дружок! Разве он баба? Но тотчас забыл о выходке гармониста. Ему тоже нужен темп! И так развернулся на месте, что потерял равновесие и почти настоящим трупом грохнулся под каблучки Аннушки.
Толпа восторженно заревела. Серега-Петушок услужливо протянул руку. Но Ваня, крепко стиснув зубы, продолжал лежать на пыльной полянке. Всю раненую ногу прокалывала жгучая боль.
Подскочил Виктор. Вместе с Петушком они приподняли танцора. Тот мотал головой:
– Не могу… Нога…
Анна развязала платочек на шее и обтерла капли пота на впалых щеках поклонника. Кто-то предложил пригнать лошадку и отвезти Ивана в больницу, благо до райцентра рукой подать.
Парня положили на телегу. Кроме возницы на дощатый настил сели Виктор и Аннушка. В ту же ночь раненую ногу солдата, как было в госпитале, загипсовали. Потом Ванек несколько месяцев ковылял на костылях. Плясать больше не порывался. Не было надобности. Аннушка согласилась выйти за него замуж и даже с улыбкой корила, что не стоило рисковать с плясками, показывать удаль. Он нравился ей без танцев.
Что касается Виктора, то он продолжал веселить публику знакомой руладой, пока не накликал вместе с музыкой себе невесту.
В 60-е годы страна с размахом отпраздновала 20-летие Победы над врагом. По заданию редакции я готовил очередной материал о посевной в одном из хозяйств района. Отличилась третья полеводческая бригада, которой руководил Виктор Яковлевич Петров (фамилия изменена, он же – гармонист рассказа – авт.). Бригадир подробно рассказывал об успехах, называл фамилии лучших. С одним из передовиков советовал познакомиться ближе и написать отдельную душевную статью.
Передовиком оказался хроменький тракторист. Он охотно делился секретами работы, но когда зашла речь о том, чтобы узнать о себе со страниц газеты, показал бригадиру, скорее дружески, кулак со следами въевшегося машинного масла. Оказывается, Иван Павлович управлял трактором нелегально. Права механизатора, по большой хромоте, ему не выдавали. Конечно, в районе, кому полагалось, о нарушении знали, но в те времена на подобные «мелочи» закрывали глаза – поднимающейся деревне требовались надежные и верные руки.
Эти верные руки были у бывших солдат-фронтовиков, которые не только отстояли Родину от врага, но потом на мирной ниве старательно приумножили ее богатства, пока текла в жилах горячая кровь.
